Причем долгое время этой визитной карточкой служило умное, насмешливое, тонкое лицо Шона Коннери. Про которого, как водится,
тут же начались домыслы – вроде того, что он из старинного рода шотландских лордов и кинематографом занялся от скуки. Или наоборот:
он левый, выступает за рабочих, а от скуки (точнее, для денег) как раз согласился поучаствовать в «бондиане». Для души то он играет в
социальных драмах и вот уже дал согласие сниматься у самого Михаила Калатозова в роли Амундсена в «Красной палатке»… Сколько
лет назад родились эти мифы – с тех пор уже и Джеймса Бонда переиграла дюжина других актеров, и Шон Коннери успел прославиться
как мало кто и состариться как все. А все еще живо представление о нем как о вальяжном сибарите с независимым характером. И, как
выяснил падкий на срывание масок и разоблачение мифов французский журнал «Пари-матч», такое представление недалеко от истины.
Старый актер и вправду ведет вполне сибаритскую жизнь в
Нью-Йорке (а иногда – на Багамах) с любимой женой, французской художницей Мишлин. Просто Мишлин: ведь она малоизвестна и, кажется, не особенно об
этом жалеет, довольствуясь тем, что муж – самый главный поклонник ее большого таланта.
Но сибаритство Коннери вовсе не врожденное. Он никакой не лорд. Будущий Джеймс Бонд и обладатель фантастических гонораров родился в очень бедной
семье в Эдинбурге, шестнадцатилетним юношей завербовался на морскую военную службу, участвовал в конкурсе «Мистер Вселенная» и только после этого стал
киноактером.
Вот уж везение – сразу «бондиана» по романам сверхпопулярного в те годы Флеминга!.. Но Коннери, заработав большие деньги, взял да и наплевал на
«агента 007». И стал играть совсем другие, разнообразные роли, доказав, что он сильный психологический актер.
Отчего смотреть на него в полупародийной роли суперагента с лицензией на убийство стало еще интереснее.
«Пари-матч» выяснил все и о прошлом Шона Коннери, и о его настоящем, и о его нелегком мужском характере. Предлагаем интервью вниманию читателей.
– Среди актеров, стяжавших такую славу, именно у вас, кажется, менее всего выражено человеческое эго. Создается впечатление,
что ваша мировая известность проплыла у вас над головой незаметно для вас самого…
– Когда я впервые встретился со знаменитым американским актером Робертом Митчумом, он сказал мне:
«Шон, я тебя умоляю: никогда не принимай всерьез все это безобразие, это не более чем достояние ветра!» Признаюсь вам, я никогда не
понимал всей этой чехарды, которую устраивают вокруг меня. Я часто замечал, что в моем присутствии люди вдруг начинают чувствовать
себя скованно, мне это не нравилось, но я не мог понять, почему так происходит.
Могу вас уверить, что человеческое эго у Мишлин гораздо сильнее моего, возможно потому, что она француженка, а весь мир знает,
что переспорить француза невозможно. (Смеется). Я сознаю, что прожил совершенно необыкновенную жизнь. При этом не имея решительно
никакой квалификации. Но невзирая на все те преимущества, какие она мне подбрасывала, я стараюсь никогда не забывать, откуда я и в чем
мои сильные стороны.
– Вам до сих пор случается удивляться тому, кем вы стали?
– Я не слишком интересуюсь собственной персоной. Недавно я узнал, что в Интернете есть сайты, посвященные мне. Но мне ни на
секунду не пришло в голову туда заглянуть.
– Вы верите в судьбу?
– Никогда на нее не полагался. Меня взрастила школа жизни. Того, кто я есть на сей момент, из меня сделали прожитые годы.
Знаете, я ведь пришел из таких низов, что у меня не было другого пути – только наверх. Моя судьба – это смесь удачи и случайностей. Когда началась
война, мне было девять лет, мы жили в Эдинбурге в кромешной нищете. Я начал работать в двенадцать лет, а в тринадцать бросил школу. У меня нет
никакого образования. Я сделал себя сам, один, и этим объясняется то, что перед некоторыми интеллектуалами я до сих пор чувствую себя маленьким
мальчиком.
– Вы пишете мемуары. А ведь когда-то говорили, что никогда не станете их писать – из опасения,
что доставите неприятности еще живущим людям. Что заставило вас изменить мнение?
– Я недавно обнаружил, что обо мне написано уже десять книг. Начал их читать ради любопытства, а кончил тем, что все их выкинул:
это сплошное плетение лжи. Я был в такой ярости! Немедленно позвонил своему адвокату и сказал, что хочу инициировать процесс, но он ответил мне:
лучший способ открыть настоящую правду – это написать обо всем самому.
– Вас не назовешь чемпионом по погружению внутрь самого себя, да вы и сами признаетесь, что пишете с
чувством отправления в долгое путешествие…
– Если бы не было моих фильмов и я бы завтра внезапно исчез, никто бы ничего обо мне не узнал. Я никогда не делал записей,
не вел дневник. Не храню ни своих фотографий, ни вырезок из газет. Но, к счастью, у меня довольно хорошая память. Это значит, что я вполне могу
вспомнить мельчайшие детали истории, но запросто ошибусь в датах – лет эдак на двенадцать. Я не помню ни дату своей свадьбы, ни день рождения
жены… едва помню свой!
– Вы откроете в ваших воспоминаниях что-нибудь, что могло бы изумить людей?
– Может быть, в конце мемуаров я открою что-нибудь такое о себе, что меня самого изумит! Я не из тех, кто акцентирует внимание
читателей на том простом обстоятельстве, что моя мать никогда не обнимала меня, не проявляла особенной нежности, и это якобы отразилось на всей
моей последующей сознательной жизни. Вот я вам кое-что покажу. Два портрета. Вот женщина строгого вида – это моя мать. А мать Мишлин кажется
посимпатичнее, да? И это многое объясняет, так? (Смеется). Я знаю, что от меня ждут признания в жарких страстях, имена женщин, жизнь которых
пересекалась с моей жизнью; я не выдам ни одной из своих тайн и унесу их все с собой в могилу!
– Как и все супружеские пары, вы пережили грозы и ссоры. Вскоре вы отметите тридцатилетие совместной жизни.
На чем основан ваш союз?
– У Мишлин и у меня диаметрально противоположные прошлая жизнь и воспитание. Я восхищаюсь своей женой, ибо она
намного умнее меня и безумно талантлива как художник. Я, впрочем, не переставая говорю ей, что ее картины надо продавать. Но ей совершенно
наплевать на это. Она упряма как ослица и предпочитает жить на свой манер! Но, хотя меня, быть может, что и раздражает, – все-таки мне в ней
нравится именно это. Мишлин лучится жизнью и весельем, и там, где я вижу проблему, она видит решение.
– А правда ли, что вы решили совсем бросить кино?
– Кто вам такое сказал? Да, правда, я вполне способен утром проснуться и что-нибудь такое решить, но это не значит, что мое
решение будет в силе весь день.
– А могли бы вы жить, не играя?
– Еще как прекрасно могу жить. Я обожаю свою жизнь на Багамах. Она приносит столько покоя. Я читаю, играю в гольф,
плаваю в бассейне, любуюсь закатами. О чем еще можно мечтать? Когда мой отец умер, я не снимался два года. И еще когда проходил курс
радиотерапии из-за проблем с горлом. Мне совсем не хотелось бы потерять все, что я успел заработать, но если завтра я вдруг окажусь в
маленькой студии, мне от этого не станет ни жарко ни холодно. У меня нет вкуса к роскошной жизни, и мне ничего не нужно.
– Почему бы вам не попробовать себя в политике? Это вполне в духе времени, да и харизма у вас подходящая…
– Слишком я честный, чтобы быть политиком. У меня бывало немало скверного в жизни из-за мира людей, работающих
в кино, где слова не стоят ни гроша, а вы хотите, чтобы я еще и в политику полез!..
– Лучший совет, который вам давали в жизни…
– А мне никаких советов никогда не давали. Я вот сержусь, когда вижу, как сейчас младшие зависят от старших. Когда я уехал из
родных мест, мне негде было даже приткнуться, некому довериться. И тем не менее я не так уж плохо вышел из положения.
– А ваш жизненный девиз?
– Обращаться с людьми так, как ты бы хотел, чтобы они обращались с тобой.
– Вам 74 года. Появилась ли у вас уверенность в жизни, которой не было, когда вам было тридцать?
– О жизни я уже все знал, когда мне было тринадцать. 
По материалам зарубежной прессы
Газета «Вечерняя Москва», #87 (24 132) от 19 мая 2005 года.
© ЗАО «Концерн «Вечерняя Москва»
Шон Коннери в Праге во время работы над фильмом
«Лига выдающихся джентльменов»
|
Интервью и публикации
вверх