Б.КРИШТУЛ, В.АРТЕМОВ «В ТИТРАХ ПОСЛЕДНИЙ»
Отрывки из книги. Рассказ о съемках фильма «Красная палатка».
Агент 007
... Весной 1969 года в павильоне «Мосфильма» достраивалась последняя декорация - «Квартира Амундсена».
Кристальди начал искать актера на роль первооткрывателя Южного полюса Амундсена почти за год до
съемок. В начале сентября 1968 года продюсер вылетел в Лондон для переговоров с Лоуренсом Оливье. Но сэр Лоуренс
отказался от роли в знак протеста против оккупации Праги. Тогда продюсер предложил роль Полу Скофилду, но и он отказался
по той же причине.
Кристальди подумал, что вряд ли в маленькой, взбудораженной советским вероломством, Европе он найдет
достаточно известного артиста, и отправился в Голливуд. Америка далеко от Европы, и для американцев проблемы штата
Алабама гораздо важнее, чем проблемы какой-то Чехословакии, о существовании которой большинство американцев даже не
подозревает. К тому же в Голливуде у Кристальди был хороший приятель - крупнейший продюсер Дино де Лаурентис.
По солидной рекомендации де Лаурентиса Кристальди сделал предложение «первому ковбою мира», - Джону
Уэйну. «Кто режиссер?» - спросил артист. «Русский», - ответил продюсер, имея в виду грузина Калатозова. «Ни в коем
случае, - отрезал Уэйн, - их танки в Праге!» Если бы продюсеры знали, что Уэйн во время войны был председателем
комитета в поддержку испанского диктатора Франко, наверняка к нему не обратились бы.
Лаурентис порекомендовал Кристальди Гэри Куперу (в тексте книги написано именно так, мы полагаем здесь ошибка,
так как Гэри Купер скончался в 1961 году, а речь идет о 1968 годе.) и еще двум-трем крупным актерам, но и с ними ничего
не вышло. Тогда продюсеры стали спускаться по рейтингу голливудских имен все ниже и ниже... Кристальди совсем скис.
Но тут-то и вмешался Бог или случай. Потому что согласие сниматься дал актер, заполучить которого ни Лаурентис, ни
Кристальди и не помышляли.
В нашем прокате не было фильмов о Джеймсе Бонде - секретном британском агенте 007, которого в пяти
картинах подряд играл Шон Коннери. Он был кумиром миллионов во всем мире, только не в СССР.
Коннери справедливо считал, что огромную прибыль продюсерам бондианы принес именно он, и на банкете по
случаю запуска очередной серии потребовал еще 150 к своим 650-и тысячам долларов гонорара. Продюсер Брокколи притязание
отверг: «Прибавки не будет». После этих слов бывший докер и профессиональный футболист Коннери отказался сниматься.
«О'кей, отдыхай, Шон!» - просто ответил Брокколи.
Потрясенный актер заперся дома и стал ждать звонка продюсера, который, по его разумению, должен
был одуматься. Но «с воли» доходили упорные слухи, что продюсеры ищут другого актера. Коннери, который уже несколько
лет сам не снимал телефонную трубку, общаясь с миром через своего агента, теперь хватал ее лично, в надежде услышать
голос Брокколи, а услышал... Кристальди.
Шон, почти не задумываясь, ответил на предложение «да», этим доказывая всем, и прежде всего Брокколи,
какой он востребованный актер.
...
Готовясь к встрече в аэропорту, я с трудом нашел в музее «Мосфильма» фотографию Шона Коннери. Ведь
в кино я его ни разу не видел, а торчать среди встречающих, держа табличку с именем «Connery», значило проявить невежество
и насмерть оскорбить звезду.
Когда появились пассажиры рейса из Нью-Йорка, фотография Шона не потребовалась и «вычислять» его
мне не пришлось. Первым, неся себя с достоинством и важностью, шествовала знаменитость.
Наши граждане не проявили никакого интереса к появлению на советской земле звезды мирового экрана.
Никто не показывал на него пальцем и ни один не бросился за автографом. Сначала, как мне показалось, Коннери этому
даже обрадовался. Но пока ждали багаж, в его глазах потихоньку стало появляться недоумение. Почему меня не рвут на части?
- можно было прочесть на этом лице. Возможно, он хотел задать этот вопрос мне еще в аэропорту, но задал его через
два дня на «Мосфильме».
- А что, - спросил он, - Бонд еще не вышел в Москве?
- А он и не выйдет, - ответил я.
Шон понял и успокоился. Его, конечно, удручало равнодушие москвичей, но он хоть узнал теперь, почему. Конечно,
слава утомляет, любители автографов и репортеры иногда доводят до бешенства, но если нет обожания, звезды чахнут и
меркнут...
Калатозов любил рассказывать, как, будучи в Риме, в одной из самых шикарных гостиниц - «Гранд Отеле»
- он и Коннери вошли в лифт, в котором уже были две солидные, шикарно одетые дамы. Как только лифт тронулся, одна из них
спокойно взялась за пуговицу на пиджаке Шона, рванула, и пуговица осталась у нее в руке. Калатозов замер, ожидая любой
реакции, но только не той, какая последовала. А не последовало никакой! Агент 007 даже бровью не повел, и дама, зажав
в ладошке пуговицу, равнодушно смотрела на табло, в котором выскакивали цифры этажей.
Шону надо было приехать к нам, дабы убедиться, что есть на Земле великий Советский Союз, в котором
никто не покусится на пуговицы его пиджака!
Коннери был рад сыграть великого Амундсена, погибшего во время поиска экспедиции Нобиле, и ему было
интересно впервые увидеть страну, прячущуюся за «железным занавесом».
Мы ждали от Шона просьбы «показать Москву», но не дождались и пришли с предложением сами. В нашем
списке, кроме Большого театра, значились Кремль и Оружейная палата, театр на Таганке, Троице-Сергиева лавра в Загорске,
цирк и обязательные «валютные» магазины «Березка» с икрой, лаковыми матрешками и балалайками. Шон равнодушно пробежал
глазами список, отложил его и попросил... показать ему фильм «Андрей Рублев»! Мы ожидали чего угодно, но только не этого.
Уже три года длилось противостояние Тарковского и партийных цензоров, которые настаивали на множестве
поправок и «обрезаний» в фильме, а режиссер, - ни в какую!
В 1969 году копию картины добыть не мог никто, включая самого Тарковского. Так что просьба Коннери
нас не только поразила, но и очень сильно озадачила. Как быть? Начать неуклюже врать, почему фильм не может быть
показан сегодня, а только через месяц (когда Шона и след простынет)? Или...
Калатозов выбрал «или». Не знаю, как и через кого вел он сложные «дипломатические» переговоры, какие
нашел аргументы, доказывая, что «лучше показать, чем отказать», но разрешение из «верхов» последовало. Правда, с условием,
что во время демонстрации в зале могут присутствовать только Коннери и переводчик. Я заказал зал будто бы для просмотра
рабочего материала «Красной палатки», и даже киномеханики до последней минуты не знали, что будут крутить.
Обычно на тайные просмотры на «Мосфильме» ломятся толпы, что лишний раз доказывает: секрет до тех
пор секрет, пока им владеет один человек. На первый просмотр «Крестного отца» тоже заказали зал под какую-то хилую
поделку одной из республиканских студий. Желающих посмотреть «эту хилую поделку», тем не менее, оказалось человек на
двести больше, чем мест в зале. Дверь слабо охранялась парой субтильных администраторов, и ее дружным штурмом попросту
снесли.
|
|
Справа налево: Михаил Калатозов, Пол Маслянски,
Шон Коннери, Владимир Одинцов, Леонид Калашников (за камерой). Павильон к/с «Мосфильм» (декорации квартиры Амундсена, 1968) |
|
Секретность нашего просмотра была нарушена мною же приглашением на «Рублева» капитана сборной СССР
по хоккею Бориса Майорова, да еще с женой. Я пошел на риск, так как давно пообещал показать Борису этот запрещенный фильм.
Сразу после просмотра супруги Майоровы поспешили удалиться. Шон сначала поблагодарил за «возможность увидеть великий
русский фильм», а потом вдруг сказал, что узнал «человека, который тоже был в зале. Он - большой русский спортсмен».
У нас с переводчиком слегка вытянулись лица.
- Очень приятно, что ты знаешь одного из лучших хоккеистов мира, - начал я, - но рассказывать, что он был в этом
зале, никому нельзя.
- Меня зовут Бонд, - серьезно ответил Шон, - Джеймс Бонд.
И хитро подмигнул.
Однажды во время обеденного перерыва кто-то громко, с левитановской интонацией, объявил в буфете,
как о всенародном празднике: «Сегодня день рождения нашей дорогой кормилицы Шурочки!». Все встали и зааплодировали
симпатичной буфетчице. Тут появился в дверях Коннери. Он замер на пороге, расцвел, заулыбался и начал раскланиваться.
Наши не подвели и хлопков не умерили, не то, думаю, второго удара Шон бы не перенес.
На съемках Коннери внимательно слушал Калатозова, как будто без перевода понимал смысл сказанного
режиссером, и с готовностью говорил «О'кей!», после чего переводчик переводил ему слова режиссера, и Шон снова говорил
«О'кей!». Вне съемочной площадки он был молчаливым, так как сразу убедился, что без переводчика говорить в нашей
группе не с кем.
Приезд Шона в СССР стал сенсацией для иностранных журналистов, аккредитованных в Москве, и в один
из дней к нам в павильон нагрянула целая команда из американской телекомпании. Калатозов любезно «выдал» им Коннери
в костюме и гриме Руаля Амундсена. Корреспондентов не интересовали ни Калатозов, ни Амундсен, они уже придумали анонс
к репортажу: «Джеймс Бонд в Москве». Один из них нахально обратился к Шону:
- Хай, Джеймс!
Коннери рассвирепел:
- Вон отсюда! Никакой я тебе не Джеймс! Я Шон, понял! Почему ты не назвал меня Руалем? Убирайся, никакого интервью!
Казалось, еще минута, и бывший докер пустит в ход тяжелые кулаки. Телевизионщики шустро смотали кабель и смылись.
В тот же день, пока что-то поправляли в декорации, мы с Шоном и переводчиком оказались на скамеечке
у павильона. Надо признаться, что меня, да и всех в нашей группе, почему-то волновала сумма контракта Шона Коннери. Но
у кого спросить? Никто, возможно даже Калатозов, не знал, сколько Кристальди платит Коннери. И вообще, такие вопросы
задавать неприлично. Но я, прикинувшись «валенком», задал-таки вопрос, шокировав бестактностью переводчика. А Шон
абсолютно не смутился и объяснил. Оказалось, что это тайна - только для живущих за «железным занавесом». Потому что
ежегодно, в декабре, популярные американские журналы публикуют сумму гонораров всех известных артистов Голливуда.
- Моя ставка, - сообщил Шон, - семьсот тысяч. Но здесь у меня не главная роль, поэтому гонорар ниже, однако сумму
назвать не могу, это коммерческая тайна. И учти, у нас очень высокие налоги, приходится отдавать восемьдесят процентов.
- Все равно, ты самый богатый артист в мире, - настаивал я.
- Ладно, раз я самый богатый, угощаю тебя коньяком. Какой коньяк у вас самый хороший?
- Армянский.
Я попросил водителя съездить в магазин «Армения» и купить самую дорогую бутылку коньяка. Он привез «Ахтамар».
Вечером, распивая коньяк, я очень кстати вспомнил легенду и рассказал Шону о юноше, влюбленном в
красавицу по имени Тамар, о том, что любовь была обречена, и несчастный утонул в глубоком озере. Последнее, что он
прошептал: «Ах, Тамар!». Мне показалось, что легенда Шону понравилась больше, чем коньяк.
Дня через три Коннери устроил прием в своем номере для актеров и работников группы по случаю его первой
съемки в Советском Союзе. Когда все собрались, Шон представил нам своего друга - легендарного голливудского продюсера
Дино де Лаурентиса. Встретились они в Москве случайно. Лаурентис прилетел приглашать режиссера Сергея Бондарчука на
постановку фильма «Ватерлоо».
Вечеринка была совершенно не принужденной. Несколько раз Шон порывался поднять бокал «за моего друга
выдающегося продюсера», но его тут же перебивал Лаурентис, требуя выпить: «За здоровье неуязвимого агента британской
разведки, скрывавшегося под личиной выдающегося актера».
Шон медленно обходил большой стол с бокалом в руке, останавливаясь возле каждого из нас, улыбаясь,
чокался, но заговаривать не пытался, деликатно оберегая закусывающего переводчика. Дойдя до меня, он, наморщив лоб,
сложил фразу: «Бренди «Ахтамар» ресторан здесь нет».
...Через несколько дней мы провожали Шона в аэропорт. На прощанье я подарил ему бутылку коньяка
«Ахтамар». Сценами с Амундсеном закончился съемочный период «Красной палатки». И мы приступили к монтажу.
...
...Прошло двадцать лет. В одной из газет я наткнулся на заметку о съемках в Москве американской картины
«Русский дом». В главной роли Шон Коннери. И дернул меня черт поехать повидаться. Зачем, через двадцать-то лет?!
Я всю жизнь проповедовал, что съемочная площадка - только рабочее место, и ничего более, а сам притащился
повидать артиста. То, что делать этого не надо, окончательно понял, только уже приехав на площадку. Я решил, было, потихоньку
улизнуть, но тут стали подходить знакомые мосфильмовцы, работавшие в этой группе. Они представили меня переводчице,
сказав, что мы были с Шоном корешами на «Красной палатке».
Я подтвердил, что это так и есть и попросил уделить мне одну минуту. Она резонно спросила: «А он вас помнит?». Я
сильно в этом сомневался, но ответил: «Конечно».
Подоспел перерыв. Переводчица подошла к Шону и что-то сказала, указывая в мою сторону. Вдвоем они
двинулись ко мне, и, несмотря на грим, я заметил, как постарел Шон. На улице я его, может быть, и не узнал. А почему
он должен узнать меня? Я не Дориан Грей, и за моими плечами те же двадцать лет!
Шон подошел, протянул руку, и по тому, как усиленно он морщит лоб, я понял - нет, не узнал!
Мне стало очень неловко и даже стыдно перед собравшимися, которые с интересом наблюдали эту сцену. А тут еще
переводчица презрительно взглянула на меня и прошипела: «Я же вас спрашивала...». Я готов был сквозь землю провалиться,
и тут лицо Шона разгладилось, глаза живо сверкнули, он гаркнул на весь павильон:
- Хэтамар! - и рукой нарисовал в воздухе бутылку.
- Ахтамар! - подтвердил я, и мы оба расхохотались.
Переводчица ошалело переводила глаза с Шона на меня и обратно, но тут его пригласили в кадр...
А девушка так и не поняла, какими мы обменялись словами. В английском она их отродясь не слыхала. 
Ссылки 
|
Фильмография 
вверх