БЕЛЫЙ УБОР МОНАСТЫРЕЙ
Монастырь
Монастырь — это сложная организация, ибо в условиях хозяйственной автономии он должен отвечать всем
потребностям достаточного количества людей, как духовным, так и материальным. Прежде всего, это храм и ризница. Затем, на территории
монастыря расположены дополнительные строения, предназначенные для повседневной жизни монашества: собственно монастырь или его
внутренние галерей как центр монастырской жизни (в этом мы убедимся дальше), зал капитулов, отдельные спальни для монахов, новициев
и конверзов, трапезная и кухня, всегда соседствующие друг с другом, теплая комната или зимняя приемная, умывальная комната и парильня,
больница, которая в больших аббатствах, вроде Кентерберийского, могла иметь собственную часовню, внутренние галереи, свою кухню и сад;
далее, отхожее место рядом со спальней, соединенное с ней узким извилистым коридором по вполне понятным причинам. Кроме всего прочего
в монастыре есть прачечная, пекарня, хлев, конюшни, хлебный амбар, продовольственные склады.
На плане приората Крист-Черч в Кентербери видны отдельные апартаменты для архиепископа и приора, административные здания, помещения
для гостей. В Побле были предусмотрены дома для престарелых монахов. В других аббатствах имелись больницы, в которых принимали
паломников и гостей. И всегда на территории монастыря возле церкви или больницы существовали два кладбища: одно — для монахов,
другое — для братьев-мирян. Наконец, в каждом монастыре имелись свои живорыбные садки, свой огород, свои посадки хозяйственных
и лечебных трав. Всего в середине XII века в Кентербери жили 150 монахов, это аббатство располагало тремя спальными помещениями,
одной больницей площадью 250 квадратных футов; монастырские галереи и трапезная составляли по 130 квадратных футов каждая.
Даже в монашеских орденах, где царила большая строгость, такое количество построек требовало значительных затрат, особых
организаторских способностей, усилий, таланта, изобретательности, глубоких познаний в самых различных областях. И монахи вскоре
станут обращаться к специалистам: архитекторам, каменщикам, стекольщикам, ювелирам, каменотесам. Аббат Гуго Клюнийский в 1009
году постановил, что мастерские различных ремесленных цехов будут занимать площадь 125 футов в длину и 23 фута в ширину.
Существовала канализация. В сухой каменистой почве (как у картезианцев Дижона) прокладывали подземные трубы для стока
хозяйственных вод, для водопровода в монашеских кельях и рядом с кухней, а также для «осушения подвала, влажного из-за
многочисленных подземных источников» (1396).
Река, на берегу которой строился монастырь, тоже служила нуждам братии: крутила мельничные жернова,
снабжала водой кухню, канализационную систему, уносила отбросы из богадельни, отхожих мест, кухни и больницы. И все это было
таким основательным, продуманным и разумным, что зарождавшаяся в начале XIX века промышленность не нашла ничего лучшего,
как разместить свои фабрики в бывших монастырских стенах. Так, в Бельгии, в Генте, текстильная фабрика заняла старое помещение
картезианцев; в Дронгене — премонстрантов, а в бывшем цистерцианском аббатстве Валь-Сен-Ламбер француз Лельевр открыл производство хрусталя.
ВНУТРЕННИЕ МОНАСТЫРСКИЕ ГАЛЕРЕИ
Изначально французское понятие «cloitre» (от латинского «claustrum») означало «ограда», «замкнутое пространство» и даже «тюрьма». Похоже,
что св. Пахомий, заложивший в Египте первый монастырь (IV век), в целях безопасности следовал образцу военного здания. Затем такое
сооружение получило духовную санкцию в качестве «огражденного рая» или «рая за оградой», места прохлады, зелени, тишины и покоя,
тени и света, вознесенного над мирской суетой места созерцания и молитвы.
Главное здание монастыря (claustrum) — сердце обители, геометрический центр монашеской цитадели и средоточие общежительного бытия.
Монастырские постройки — спальни, трапезная — все это внешние, можно сказать, подсобные помещения братии, как и кухня, пекарня,
прачечная и пр. Большинство монастырей имеют в плане четырехугольную форму, но встречаются и треугольные, и в виде трапеции
(как в Тороне), многоугольные (в Вестминстере) или даже в виде круга (Маргам). Форма имеет символическое значение: например,
треугольный монастырь возводили в честь Святой Троицы. На самом деле это часто зависело от характера местности. Но какими бы
ни были их формы, монастыри первоначально представляли собой ряд галерей, крытых гонтом (Бек, Сен-Трон в Цвифальтене), черепицей
или впоследствии шифером (Клюни, Субьяко, Кентербери и др.).
В повседневной жизни внутренние монастырские галереи служили местом основной деятельности в течение дня: здесь распределялись
обязанности, выполнялись некоторые работы, здесь проходила процессия монахов, направлявшихся из церкви в зал капитулов, здесь
шествовали процессии в большие праздники; здесь же совершались омовения перед принятием пищи (в каждом монастыре была умывальная
комната, где мыли руки перед трапезой); здесь читали, молились, размышляли... По галереям каждый шествовал вдоль стен. Никто не занимал
середину прохода. Ходили в молчании: посетители монастыря стеснялись звука своих шагов. Из библиотеки выходит монах: самое большее —
краткий кивок и вопрос шепотом: «Вам что-нибудь нужно?» В точное время прозвонят angelus* [Молитва к Пресвятой Деве у католиков (Прим. ред.)].
Каждый остановится на миг, чтобы сотворить молитву. «Все тут — порядок и красота... Великолепие, покой, благодать». Как ничтожны здесь всякие слова.
МОНАСТЫРСКАЯ ОГРАДА
Ограда — это не только физическое препятствие, ограничивающее свободу монаха, ибо он не может выйти за ее пределы без разрешения аббата;
это также замкнутое пространство, укрепляющее чувство общности; а главное, совокупность церковных правил, относящихся к этому пространству
и к ограде, которая хранит его.
Вполне понятно, что ни одной женщине не позволялось проходить на территорию монастыря. Заманчиво, особенно в нашу эпоху, бросить беглый
взгляд на причины, которые веками делали монастырь недоступным для женщин: их плотское вожделение, любопытство, свойственное женскому
легкомыслию, безрассудное стремление к удовольствиям, пагубные желания, через которые действует зло. Можно вспомнить Соломона, Давида,
Самсона, Лота, самого Адама, сотворенного непосредственно руками Бога, которым не удалось избежать обольщений и лукавства со стороны
женщин. Уместно спросить, почему бы не вспомнить при этом также и об Олоферне* [военачальник ассирийского царя Навуходоносора, был убит
Иудифью, спасшей таким образом свой город от гибели; об этом рассказывается в библейской книге «Иудифь». (Прим. ред.)]...
ЗАЛ КАПИТУЛОВ
В этом зале собираются все монахи монастыря или весь монастырь (слово «монастырь» в значении «здание» является
неологизмом, появившимся, в XVIII веке), чтобы послушать чтение главы («capitulum») из устава; отсюда и название этого помещения. Здесь
монахи обсуждают различные вопросы, принимают важные решения, избирают настоятеля после смерти (или смещения) его предшественника,
при случае заслушивают сообщение о той или иной проблеме духовной жизни, сознаются в своих прегрешениях (обвинительный капитул) и...
обличают грехи других.
Зал капитулов почти всегда прямоугольной формы, как Парламент Англии в Вестминстере. Известны также круглая и многоугольная формы этого
помещения. В Тороне такой зал расположен в восточной галерее монастыря, «ибо капитул собирается по утрам» и ему необходим ранний солнечный свет.
СПАЛЬНЯ И ПОСТЕЛЬНЫЕ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ
Вначале существовала одна общая спальня (дормиторий) и для монахов, и для аббата. В больших аббатствах (Эбербах,
Побле, Хейлигенкрейц) это было весьма просторное помещение, например, в Побле — 66 на 12 метров. Каждый, кто служил в армии, согласится,
что не будет преувеличением назвать спальню основным местом умерщвления плоти. Трапписты делились со мной, что они годами привыкали к
своему общежительному существованию. Разве люди Средневековья, не знавшие одиночества, не страдали оттого, что все время спали друг
у друга в ногах? Можно и усомниться. Иначе будет непонятно, почему монахи боролись за то, чтобы отказаться от общих спален. И лишь после
XIII века в спальне появятся перегородки и занавески, когда по причине малонаселенности монастырей новиции смогут добиться своего. Начиная
же с XIV века деревянные обшивки и панели сделаются постоянной частью интерьеров монастырей. Во всяком случае, в отчетах визитаторов
встречаются многочисленные упоминания о том, что монахи хотят отказаться от общей спальни.
Папа Бенедикт XII (1334–1342), угрожая отлучением, приказал разрушить все кельи, построенные цистерцианцами.
В больнице же были только отдельные кельи, и, главное, постели тоже были рассчитаны только на одного человека в отличие от обычной практики
Средних веков, когда даже в госпиталях обычно спали по трое или по четверо.
Св. Бенедикт считал, что достаточно циновки, которая служила подстилкой, одеяла, пледа для ног и подушки. Монахи ордена фельянов спали
на досках; премонстранты — тоже на досках, но слегка прикрытых соломой; братья-минориты строгого устава спали на голой земле или на досках,
циновки же разрешались тем, «кто был менее крепкого склада». Оливетанцы спали на дощатом настиле без одеяла. Наиболее избалованные имели
тюфяк (набитый соломой или сеном, иногда сухими листьями), который редко менялся, а также подушку (с соломой, волосом или перьями),
шерстяное одеяло, иногда баранью шкуру (как у картезианцев), но никаких простынь, по крайней мере в самом начале.
Визитаторы выказывали недовольство: в таком-то монастыре они обнаружили шерстяные или льняные полотна; в другом
— шкуры диких животных; еще в одном — разноцветное постельное белье (что в те времена было свойственно людям низшего сословия).
Монахи Фонтевро имели право на саржевые простыни. Кроме того, визитаторы отмечали, что монахи прячут в постельных принадлежностях
отдельные предметы. Аббат монастыря был обязан совершать частые «инспекции» (что, впрочем, предусматривалось и Уставом св.
Бенедикта: LV, 33–34) и сурово карать виновных.
Монахи спали, не снимая одежды, за исключением скапулира и ножа, чтобы не пораниться во сне, как уточняет св. Бенедикт. Трапписты,
даже заболев, никогда не раздевались перед сном, однако могли в таком случае получить «колючий соломенный тюфяк», соломенную же
подушку и одеяло.
УБОРКА ПОМЕЩЕНИЙ
«По субботам следует убираться», — предписывает св. Бенедикт (Устав, XXXV, 13). В аббатстве Бек садовник занимался
уборкой трапезной перед третьим часом, а галереи — после повечерия. Секретарь убирался в зале капитулов и церкви. Он мыл алтари сначала
водой, а потом вином при помощи иссопа или самшита. Застекленные окна мыл трапезничий — один раз за зиму, он же следил за чистотой
полов в самой трапезной. На пол стелили сено или солому. Уже в те времена немало хлопот причиняли голуби. Один епископ X века требовал
содержать крышу в приличном состоянии, так как птичий помет мог бы смутить паству и помешать богослужению. Забота о чистоте была столь
усердной, что картезианцы Дижона купили 50 локтей полотна «для покрытия алебастровых камней, дабы мухи не засиживали упомянутый алебастр».
ОТОПЛЕНИЕ
Люди Средневековья постоянно страдали от холода. Выражение «держать ноги у камина» было синонимом хорошей жизни,
но такую жизнь вели не все. Бедняк съеживался у своего очага, в котором тлели несколько хворостинок конопли или ободранная с деревьев кора.
Вспомните картинку, набросанную Вийоном для прекрасной Гельмиеры про грядущую старость:
Время сгорает в костре из пеньки,
Время, которое было прекрасным,
Старые рядом сидят дураки,
Плачут, закутавшись в кучки тряпья,
Жмутся на корточках возле огня,
То разгорится костер, то погаснет...
К испытаниям холодом, общим для всех в Средние века, в монастыре добавлялось сильнейшее стремление братии к умерщвлению плоти.
Вначале ни одно помещение монастыря не отапливалось (кроме кухни)...
Большинству монахов прошлых веков были знакомы суровые холода, которые могли парализовать жизнь в монастыре.
В церкви порой холод стоял такой, что невозможно было начинать богослужение. В этом случае ризничий готовил металлический шар из двух
половинок — «огненный шар», в котором находилось либо «горящее дерево», либо уголь, и этот шар служил грелкой. Папа Александр III
(1159–1181), сжалившись, разрешил бенедиктинцам аббатства Сен-Жермен-де-Пре, заболевавшим от холода, стоя с непокрытой головой
во время канонических часов, носить фетровую скуфейку.
В конце концов, нужно было решить вопрос либо с отдельным помещением, которое бы отапливалось (помимо кухни), либо — с очагами
и печками. В аббатстве Флёри на Рождество топили; так поступали почти во всех остальных монастырях за исключением сурового
аббатства Бек, сборник обычаев которого никоим образом не упоминает об отоплении. Со временем наступят улучшения и послабления:
в Санкт-Галленском монастыре спальня была расположена над теплой комнатой; в других монастырях в такой комнате делали
кровопускание или же чистили обувь.
Как обычно, не обходилось без крайностей: в 1291 году строгие визитаторы требовали наказать монахов за
то, что те чрезмерно топили в монастыре.
ОСВЕЩЕНИЕ
Как освещался монастырь? Каменными или металлическими светильниками иногда с многочисленными отверстиями,
заправлявшимися маслом, оливковым или маковым (в Центральной Европе); бараньим жиром или пчелиным воском. Существовали также
«железные канделябры» для освещения ночью. Вероятно, такие подсвечники предназначались для освещения храма, а зимой —
и трапезной, ибо тексты бенедиктинского аббатства Сен-Пьер-де-Без, датирующиеся 1389 годом, уточняют, что «Гранд Приор», как и «Прево»,
должны каждый вечер укладываться спать при свете светильника. Но это не относилось к остальной братии. Спальня освещалась
слабеньким огоньком, в одном тексте он называется «lucubrum», поскольку «он светит во мраке», и объясняется, что это был свет от
горящего кусочка пакли, плавающего в воске. В другом тексте, который приводит Монже, говорится о «жаровеньке», похоже,
предназначавшейся для растапливания воска, используемого в светильниках. На храм же монастырь не скупился: потребление
там воска и масла было огромным, можно даже сказать, неумеренным по сравнению со средствами того времени (но нам
затруднительно судить о расходе энергии). Упоминается о центнере свечей, которые распределялись между всеми монахами
(в картезианском монастыре) перед праздником Святой Троицы. «Сияющая корона», паникадило в аббатстве Сен-Реми, в Реймсе,
имело 6 метров в диаметре и было рассчитано на 96 свечей в память о количестве лет, прожитых св. Ремигием, в честь которого названо аббатство.
Но случалось и так, что было нечем осветить храм, дабы отслужить утреню, такой факт визитаторы ордена Клюни отметили в 1300 году.
КАРТЕЗИАНСКАЯ КЕЛЬЯ
Размеры монастыря Гранд-Шартрез монументальны: 215 метров в длину и 23 метра в ширину, а по периметру — 476 метров.
Здесь 113 окон. Подобный размах объясняется отшельническим обетом монахов этого ордена: каждый монах живет в своей келье, которая на
самом деле состоит из нескольких помещений: галереи для прогулок (в расчете и на зимнее время), маленького садика (там по своему
усмотрению работает или не работает монах), дровяного сарая, мастерской — «лаборатории» — со столярными принадлежностями. Все это
— первый этаж, а на втором — две комнатки, образующие собственно жилище картезианца: меньшая, украшенная статуей Пресвятой Девы,
называется «Аве Мария», здесь монах обычно читает молитву «Аве Мария» всякий раз, когда возвращается в свою келью; и вторая комната
для молитв, занятий и размышлений. Здесь картезианец ест и спит.
Таким образом, картезианская келья в действительности представляет собой маленький сельский домик. В Гранд-Шартрез монастырские
галереи окружают тридцать пять келий, и кельи эти столь же еремитские, сколь и ароматные, благоуханные (воспользуемся игрой слов,
которую так любили в Средние века). Возле двери есть маленькое окошечко, оно служит для передачи пищи затворнику. В случае
необходимости монах оставляет там записочку и вскоре находит то, о чем он просил. Иногда на стене библиотеки, трапезной или кельи
начертан девиз: «О блаженное уединение, о уединенное блаженство», или «Из кельи — на небо», или еще: «О, доброта», — слова самого св. Бруно.
Предметы в келье монаха, сохранившиеся и по сей день, обеспечивают ему максимум одиночества и независимости. Прежде всего,
«самое необходимое для разведения огня», — как пишет о картезианцах Монже. Это кузнечные мехи. «Когда картезианцы раздувают огонь,
то они не слишком хороши на вид», — по словам Гио де Провена. Дело в том, что в Гранд-Шартрез ветер часто разносил копоть. Еще
подставка для дров, железная решетка (огонь был открытым), кочерга, совок, топор, кривой садовый нож, кирка. В других текстах
упоминаются также кремень, рубанок (чтобы настрогать стружек) и некий воспламеняющийся материал для растопки, служивший по
определению Дю Канжа «возбудителем огня».
«ПУСТЫНИ» БОСОНОГИХ КАРМЕЛИТОВ
От монахов-киновитов кармелиты отличались тем, что постоянно чередовали созерцательную жизнь с активной
деятельностью: они «работали для спасения душ... если церковь нуждалась в их служении». Кармелиты владели не только домами в
городах, но и монастырями с кельями по образцу картезианских, позволявшими им вести почти отшельническую жизнь. Эти кельи
назывались «пустынями». Такой весьма суровый образ жизни — молчание, молитва, чтение духовных книг, скудная пища, бодрствование,
умерщвление плоти — запрещался «молодым, недавно постриженным монахам, больным, слабоумным, меланхоликам и немощным, а
также тем, у кого мало склонности к духовным упражнениям».
Кармелиты могли вести и еще более суровую жизнь, для этой цели в лесах у них имелись «отдельные кельи, удаленные на расстояние
трехсот-четырехсот шагов от монастыря, в которых, — как пишет Элио, — монахам разрешалось на некоторое время расставаться друг
с другом и жить в полном уединении и строжайшем воздержании». Издали они участвовали в монастырской жизни, отвечая маленьким
колокольчиком на колокольный звон в монастыре, чтобы «сообщить, что они тоже ощущают себя вместе со всей братией, в одни с ними
часы молятся Богу, размышляют и участвуют во всех других духовных занятиях». Продолжительность подобного уединения обычно
составляла три недели за исключением Великого поста, который такие отшельники целиком проводили в пустынной келье. По воскресеньям
и праздникам анахореты должны были возвращаться в монастырь, и после вечерни они снова отправлялись в свое уединение.
КОЛОКОЛА
Трудно представить себе монастырь без колоколов и колокольни. Тем не менее в Фонте-Авеллана суровый Петр
Дамианский осуждал «бесполезное звучание колоколов». И все же, в конце концов, он купил колокола «из милосердия к человеческой
слабости и к человеку, этому хрупкому существу, которое не может отказаться от ностальгических звуков, баюкавших его в детстве».
Данте описывает меланхолию вечерних часов в одном из наиболее прекрасных пассажей в «Чистилище» (VIII, 5–6), говоря, что это тот
миг, когда странник, отправившись в путь, живо чувствует любовь ко всему и всем на его родине:
А новый странник на пути своем
Пронзен любовью, дальний звон внимая,
Подобный плачу над умершим днем…
Тем лучше, если люди испытывают именно такие слабости...
Когда колокол звонит впервые, это, должно быть, очень волнующий момент. Каков получится звук колокола? Будет ли
он соответствовать ожиданиям мастера, отлившего его, ревностно храня тайны своего мастерства: 78% меди, 17% олова и 5%
какого-то другого, секретного металла...
Цистерцианцы запрещали использовать колокола весом более 50 фунтов. Не разрешали они и звонить в два колокола одновременно.
Эти запреты, все в том же духе цистерцианского смирения и простоты, касались также строительства каменных башен. В 1218 году один
аббат в Пикардии был наказан генеральным капитулом за постройку башни вопреки установленным требованиям. А в 1274 году братья-минориты
из монастыря в Валенсьенне отказались идти в другой монастырь, потому что тот слишком богат. В итоге они все же подчинились приказу
своих старших братьев, однако не без ропота и при условии, что там снесут колокольню, символ гордыни (ее называли донжоном) и заменят
ее новой, менее высокой и поскромнее. Черные бенедиктинцы различали тяжелые колокола, campanae, и более легкие, tintinabula.
В XII веке слово «signum» (сигнал) или «classicum» (глас трубный) в связи со звучанием последнего короткого удара
колокола перед мессой означало «колокол» (campana). Minimum signum — это колокольчик, который назывался еще scilla. У аббата такой
колокольчик был в трапезной под рукой. Колокол меньшего размера по сравнению с «кампаной" возвещал о начале трапезы. По определенным
случаям подавали сигнал с помощью «symbalumi» — гонга, в который били молотком. За несколько дней до Пасхи колокола заменялись
трещотками «postis» с «более смиренным» звуком, нежели голос меди. Трещотки, деревянные дощечки, согласно обычаю, восходящему
по меньшей мере к X веку, возвещали также о приближении смерти монаха и созывали братию к постели умирающего. Понятно, почему
в одном средневековом стихотворении упомянутая деревянная дощечка говорит о себе: «Когда кто-то умирает, то посылают за мной», а
также: «Я — плохое предзнаменование, ибо я возвещаю смерть».
|
Фильмография 
вверх